Подробности

Категория: Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. Избранные психологические труды. Леонтьев А.А.

«с потолка», его познавательная ценность и возможность комбинирования с другими объяснениями такого же происхождения определяются только личным убеждением исследователя. Отсюда рождаются религиозный экзистенциализм, психоаналитическая теория архетипов, лакановский неофрейдизм... 

Но вернемся к докладу Леклера. Он производит впечатление бесспорной логической стройности и целостности излагаемой в нем концепции. Однако при внимательном рассмотрении мы обнаруживаем, что каждое из употребляемых в нем понятий имеет смысл только в рамках заданной логической системы. Даже если взять такое, казалось бы, общепринятое понятие, как «слово», оказывается, что его «порождающая потенциальность... бесконечно превосходит и знак, и значимое... Оно не поддается никакой возможности охвата» [11. С. 6]. Иначе говоря, в рамках данной системы это не слово как элемент языка, а некий иррациональный эквивалент слова. Единственное, что ограничивает эту «потенциальную» бессодержательность любого понятия — его взаимодействие с другими понятиями. Слову противостоит тело, понимаемое столь же неопределенно: «физико-химическая система». Их отношения рождают категорию «воображаемого», это последнее — при помощи категории символического, производной от понятия слова (языка, речи) — в свою очередь дают нам «субъект» и «реальное» и приводят к «силам желания». Но только вся эта система (мы описали всего лишь ее фрагмент) позволяет понять слово как ее элемент, в его сиюминутном контексте. К тому же «.. .автор представляет свою теорию на том самом языке, для анализа которого предназначается теория: если вы понимаете теорию, вы понимаете ее изложение, и наоборот» [24. С. 15]. Поэтому употребляемые им термины принципиально метафоричны: их сочетание превращает их в голые «означающие», означаемые же (и их взаимосвязь) уходят в область трансцендентальной веры. Мы не можем этой взаимосвязи увидеть и тем более ее описать, приходится верить на слово Лакану и Леклеру, что она существует и именно такова... Какова? На этот вопрос не ответит и сам Леклер: ведь любое его вмешательство в эту взаимосвязь уже ее нарушает. 

Из сказанного видно, что дискуссия с Лаканом и лаканистами чрезвычайно затруднительна. С одной сторо- 

стр 92

стр 86|оглавление|стр 87|стр 88|стр 89|стр 90|стр 91|стр 92|стр 93|стр 94|стр 95|стр 96|стр 97|стр 98|стр 99|стр 100|стр 101|стр 102|стр 103|стр 104|стр 105|стр 106

Подробности

Категория: Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. Избранные психологические труды. Леонтьев А.А.

тегориально-понятийные системы, по-разному дается ответ на фундаментальнейший вопрос об отношении этих систем к действительности, к опыту, к мышлению (и об их отношении между собой). Даже если брать немарксистскую философию, все три отмеченные основные черты стиля научного мышления характерны и для нее — пока мы остаемся в пределах рационализма, пусть понимаемого как угодно широко. 

Но уже XIX век принес с собой философский иррационализм, немедленно сказавшийся и в «позитивной» науке. Одним из первых был Дильтей, выдвинувший концепцию «человека во всей его жизненной полноте» и изначальной целостности душевной жизни, расчленяемой научной психологией. Подлинногоже расцвета иррационализм достигает в различных ответвлениях экзистенциализма, начиная со ставших классическими работ Хейдеггера. Именно ему принадлежит известный, много раз воспроизводившийся (в том числе и Лаканом) тезис, что «человеческое бытие всегда больше, чем оно фактически есть, чем то, в качестве чего оно как наличествующее в своем бытийном состоянии поддается фиксации» [21. С. 145]¹. Логическим развитием этого тезиса и является приведенное выше рассуждение Лакана — Леклера, в котором вообще отвергается эвристическая ценность «фиксации». Но так или иначе, иррационализм с самого начала отказывается от идеи рефлексивности — на место ее встает тезис о принципиальной недоступности для рефлексии наиболее важных, сущностнообразующих характеристик человека; логично следует из этого подмена объективной системности субъективной целостностью. Но в таком случае возникает законный вопрос: если сущность человека принципиально не доступна рефлексии и факторы ее целостности лежат за пределами позитивного анализа — «не поддаются фиксации», — правомерно ли говорить о некоторой общей теории, имеющей достаточную объяснительную силу для каждого человека, учитывая уникальность его «бытия в мире» (Сартр)? Не превращается ли наука, ее категориальный аппарат (несущественно, идет ли речь о «чистой» фи-лософии, психологии или социологии — в этом случае все 

----------------------------------------------- 

¹ Истоки этого тезиса ведут нас к Шопенгауэру с его дуализмом воли и представления — отсюда хайдеггеровская категория «интенциональности». Сам по себе этот тезис не таит в себе никакого криминала — он неверен, лишь если превращать его в теоретическое оправдание агностицизма. 

стр 90

стр 86|оглавление|стр 87|стр 88|стр 89|стр 90|стр 91|стр 92|стр 93|стр 94|стр 95|стр 96|стр 97|стр 98|стр 99|стр 100|стр 101|стр 102|стр 103|стр 104|стр 105|стр 106

Подробности

Категория: Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. Избранные психологические труды. Леонтьев А.А.

они оказываются в одинаковом положении) в субъективную систему мифологем, имеющую смысл только для ее творца? Именно так и происходит. Мы стоим перед парадоксом, принципиально неразрешимым; следуя по философскому лабиринту, натыкаемся на тупик, из которого нет и не может быть выхода. Логично приходя на этом пути к отрицанию всеобщности научного объяснения, но стремясь хоть как-то осмыслить самих себя, мы вынуждены способы этого осмысления заимствовать из областей, чуждых рациональной науке. 

Это может быть, например, область веры, уход в религиозный агностицизм: 

«...Озари, святой Иоанн, мой разум твоим пророческим, божественным экстазом!» [2. С. 490]. 

Конечно, христианский псевдорационализм, в частности, неотомизм — не единственная форма подмены науки теологией. Но так или иначе, всюду речь идет о том, чтобы построить трансцендентальную модель целостности человека, переложить задачу человеческого самопознания на «боженьку», как любил говорить В. И. Ленин. 

Это может быть «нижний этаж» человеческого Я, трактуемый как сфера общечеловеческих, не поддающихся рефлексии, в конечном счете биологических влечений, задаваемых априорно и служащих основой объяснительной модели. Таков был путь философского фрейдизма, о котором мы не имеем возможности говорить здесь подробнее. 

Это может быть область культуры, в частности — мифологии, которая, конечно, может «цементировать» личность, лишь будучи иррационализована. Таков был, например, путь Гастона Башляра. Сходным путем идет Жак Лакан в своей теории метафоры, где, как известно, соединение двух означающих есть их смерть, превращение в означаемые: структура или цепь означающих формируется и существует по законам трансцендентального, иррационального плана. Кстати, в обоих случаях налицо волюнтаристская, субъективистская «заданцость» элементов модели, не требующая рационального объяснения и не способная его получить. 

Еще один парадокс в том, что все описанные пути вполне успешно могут сочетаться один с другим. Впрочем, здесь нет, в сущности, парадокса — если брать объяснение 

стр 91

стр 86|оглавление|стр 87|стр 88|стр 89|стр 90|стр 91|стр 92|стр 93|стр 94|стр 95|стр 96|стр 97|стр 98|стр 99|стр 100|стр 101|стр 102|стр 103|стр 104|стр 105|стр 106

Подробности

Категория: Язык и речевая деятельность в общей и педагогической психологии. Избранные психологические труды. Леонтьев А.А.

Бессознательное и есть «совокупность систем, управляющих силами желания» (там же). 

Любой, кто знаком с движением зарубежной философской и психологической мысли в XX веке, легко усмотрит в этой по-своему стройной концепции аллюзии не только к Фрейду и «ортодоксальному» фрейдизму, но — не в меньшей степени — к экзистенциалистской феноменологии. Подробный анализ этих связей увел бы нас слишком далеко: ограничимся указанием на идею «непогрешимости ощущения», противопоставленного заблуждению рефлексии, у Г. Марселя, на сартровский тезис об абсолютности «субъекта конкретной реальности» ... «Мы сливаемся воедино с телом, больше нашего осведомленным об этом мире, о целях и способах его синтезирования» [22. С. 276] — разве это не аналог лакановской теории «словщества»? Наконец, и «существо желания» придумано Сартром: «Человек — это бесплодная страсть» [23. С. 708]¹. 

Мы не собираемся настаивать на прямом заимствовании Лаканом у экзистенциалистов их концепции человека, не о том речь. Гораздо важнее сходство в методологии построения модели человека, в тех исходных гносеологических постулатах, на которые — осознанно или нет — опираются и экзистенциалисты, и лаканисты. 

Эта методология — применительно к лаканизму — может быть охарактеризована как своего рода научная мифология, свободная игра феноменологическими концептами, не имеющими иного содержания, кроме того, которое они получают в структуре модели, — как попытка онтологизации метафорического образа мира. 

Поясним сказанное. Все мы — философы, психологи, лингвисты, специалисты точных и естественных наук — можно сказать, взращены на определенном стиле научного мышления, определенном представлении о структуре и языке науки. Стиль этот можно в первом приближении определить как рационализм научного мышления. Его основные черты — всеобщность, рефлективность, объективная системность. Другой вопрос, что в рамках разных философских систем и направлений, при решении основного вопроса философии и перед лицом других антиномий, нуждающихся в разрешении, рождаются разные ка-

----------------------------------------  

¹ Далеким предшественником всех этих определений является, конечно, Спиноза, но ему чужда онтологизация желания, столь характерная для экзистенциализма. См. об этом [18. С. 143]. 

стр 89

стр 86|оглавление|стр 87|стр 88|стр 89|стр 90|стр 91|стр 92|стр 93|стр 94|стр 95|стр 96|стр 97|стр 98|стр 99|стр 100|стр 101|стр 102|стр 103|стр 104|стр 105|стр 106