критикуется, но в первую очередь за то, что его сторонники распространяют простые модели, выработанные на животных, на более сложные формы поведения человека, и за то, что бихевиористы слишком многое объясняют за счет подкрепления, то есть если не социального, то во всяком случае внешнего фактора10. Специфика «социального», в том числе языкового, поведения человека усматривается в первую очередь в том, что оно опирается на принцип «правил», опять-таки уходящих корнями в биологическую предрасположенность. Вопроса о том, что могут существовать и принципиальные отличия в психофизиологической организации как специфических, так и несобственно социальных процессов у человека и, соответственно, животных (типа восприятия; сравните у Леннеберга характерное заявление: «ясно, что нет формального различия между формированием понятий у человека и способностью животного реагировать на категории стимулов»11), равно как и вопроса о том, что и заведомо биологическое поведение, в частности, у животных, может опираться на принцип правил, — этих вопросов теоретики «врожденных идей» не ставят. Вообще думается, что в этой теории собственно психологический и физиологический анализ во многом подменен анализом логико-философским. Но, так или иначе, для ее сторонников биологический и «биосоциальный» компоненты поведения принципиально едины, физиологических механизмов, специфичных для человеческого поведения, они не усматривают.

Между тем такие механизмы, обеспечивающие собственно человеческие способности, существуют и — применительно к музыкальному слуху и некоторым другим случаям — были недавно, как известно, исследованы А. Н. Леонтьевым, выдвинувшим вслед за физиологом А. А. Ухтомским понятие «функционального органа» как образующегося прижизненно в результате «специфической деятельности объединения различных физиологических механизмов в единую функциональную систему». Напомним, что это более широкое понятие, выдвинутое П. К. Анохиным, подразумевает «широкое функциональное объединение различно локализованных структур и процессов на основе получения конечного (приспособительного) эффекта»12. Одной из важнейших особенностей «функциональных органов» является их пластичность: «отвечая одной и той же задаче, они могут иметь разное

стр 14

стр 7|оглавление|стр 9|стр 10|стр 11|стр 12|стр 13|стр 14|стр 15|стр 16|стр 17|стр 18|стр 19

веком языка есть процесс «актуализации», превращения этой латентной структуры в реальную. «Социальные условия могут рассматриваться как своего рода спусковой крючок, включающий реакцию. Может быть, лучшей метафорой будет понятие резонанса»8. При этом понимании, когда индивид рассматривается как causa sui, причиной его языкового развития является исключительно внутренняя «потребность» (need), но ни в коей мере не «произвольные внешние факторы», как, например, влияние окружающих взрослых на ребенка.

Весьма показателен тот факт, что в книге Леннеберга, безусловно, представляющей собой выдающееся явление в психологической литературе о речи, прекрасно аргументировано биологическими, анатомо-физиологическими и патопсихологическими данными то, что связано с акустико-артикуляционным аспектом языка. Однако, как только Леннеберг доходит до структур высших уровней, например, синтаксических, он вынужден оперировать разрозненными наблюдениями и теоретическими спекуляциями. Таким образом, между фактологическим обоснованием и методологическими выводами автора оказывается пустое пространство, допускающее весьма различные пути рассуждения и интерпретации исходных данных; и во всяком случае неправомерно, как это делает Леннеберг, распространять на «план содержания» языка то, что получено в результате исследования «плана выражения».

Итак, по Леннебергу, индивид содержит в себе все предпосылки для своего дальнейшего языкового развития, и общество выступает для него исключительно как социальная среда, обусловливающая это развитие, но не являющаяся его причиной. Развитие это двучленное. «Есть два различных уровня, релевантных для языка: в формировании латентной структуры и в процессе актуализации латентной структуры и в процессе актуализации латентной структуры в реальную»9 .

Так ли, однако, различны эти уровни для Леннеберга, Хомского, Каца, Макнила и других сторонников теории «врожденных идей»? Для них поведение человека слагается из двух компонентов: биологического и другого, который можно назвать биосоциальным. Биосоциальный компонент рассматривается как надстройка над биологическим — в духе бихевиоризма; правда, бихевиоризм резко

стр 13

стр 7|оглавление|стр 9|стр 10|стр 11|стр 12|стр 13|стр 14|стр 15|стр 16|стр 17|стр 18|стр 19

Темпы развития человека совершенно не сравнимы с темпами эволюции в животном мире: за время, прошедшее от появления первого каменного топора на деревянной ручке до первого полета человека в космос, лошадь, например, едва успела сменить три пальца на копыто. Но при таких невероятных темпах эволюции морфологические признаки человека по существу не изменились: если бы можно было одеть кроманьонца в европейский костюм и пройти с ним по улицам Лондона, никто, пожалуй, и не обернулся бы. Значит, эволюция вида «человек» протекала в какой-то иной, а не в биологической сфере, и накопление видовых признаков, видового опыта происходило не в форме морфологических изменений, а в какой-то иной. Эта сфера — сфера социальной жизни человека, эта форма — закрепление достижений человеческой деятельности в общественно-историческом опыте человечества. Теперь видовой опыт отражается не в изменении, скажем, строения руки человека, а в изменении того орудия, которым рука действует, то есть закрепленных в этом оружии, обобщенных в нем приемов и способов действия с ним. «В орудиях труда человек приобретает как бы новые органы, изменяющие его анатомическое строение. С того времени, как он возвысился до их употребления, он придает совершенно новый вид истории своего развития: прежде она, как у всех остальных животных, сводилась к видоизменениям его естественных органов; теперь она становится прежде всего историей усовершенствования его искусственных органов»5.

Оттого и темпы эволюции человека несоизмеримы с темпами эволюции у животных, что человек никогда не сталкивается с природой, как животное, один на один (даже Робинзон Крузо на своем острове имел в своем распоряжении многовековой опыт всего человечества). Отношение человека к природе опосредовано его отношением к обществу, он всегда может вволю черпать из кладовой общественного опыта и потому не нуждается в том, чтобы испытать все «на своей шкуре»: он всегда как бы на шаг опережает природу, не давая ей застать себя врасплох, в то время как животное на шаг отстает от природы. Человек учится на ошибках — а еще больше на достижениях — других людей, животное — на своих.

Но если принять тот тезис, что эволюция человека есть прежде всего эволюция его искусственных органов6, то оче-

стр 11

стр 7|оглавление|стр 9|стр 10|стр 11|стр 12|стр 13|стр 14|стр 15|стр 16|стр 17|стр 18|стр 19

видно, что субъектом этой эволюции, равно как и вообще взаимоотношений с природой, является не человеческий индивид, а человеческий род как целое, социум. С биологической средой взаимодействует не отдельный человек, а человеческое общество в целом; именно поэтому внутри этого общества теряют силу такие законы эволюции, как, например, закон естественного отбора. Недаром название самого морального принципа, отрицающего правомерность, «естественность» естественного отбора, — мы имеем в виду гуманизм, — произведено от имени человека.

Сказанное распространяется не только на практическую, трудовую деятельность человека, опосредствуемую орудиями труда, но и на его теоретическую, в первую очередь, познавательную деятельность, опосредствуемую тем, что Л. С. Выготский называл «психологическими орудиями», то есть знаками. «Будучи включено в процесс поведения, психологическое орудие так же видоизменяет все протекание и всю структуру психических функций , как техническое орудие видоизменяет процесс естественного приспособления, определяя форму трудовых операций»7. И точно также, как орудие вместе со скрытыми, опредмеченными в нем трудовыми навыками и умениями привносится в практическую деятельность индивида «снаружи» (ребенку дают в руки ложку и учат пользоваться ею), так «снаружи» привносится в его речемыслительную деятельность знак, слово вместе с опредмеченными в нем способами использования этого знака, то есть с его значением.

Но значит, говоря о человеке как о биологическом существе, игнорируя то, что субъектом в его взаимоотношениях с природой, с окружающей действительностью выступает не индивид, а социум (или, точнее, индивид как представитель социума, как носитель социальных, а не только биологических признаков), мы допускаем не только философскую, но и собственно психологическую некорректность. Между тем в проблеме «врожденности» языковой способности мы сталкиваемся именно с таким биологизирующим пониманием.

Напомним в двух словах точку зрения Э. Леннеберга по этому вопросу. Наследственность, по его мнению, обеспечивает индивиду «готовность к языку» (language-re-adiness), в которой мы находим «латентную языковую структуру» (latent language structure); приобретение чело-

стр 12

стр 7|оглавление|стр 9|стр 10|стр 11|стр 12|стр 13|стр 14|стр 15|стр 16|стр 17|стр 18|стр 19

даря тому, что человек с помощью мышления обобщенно отражает действительность»3.

Казалось бы, животное тоже способно к обобщению, поскольку оно может производить функциональное отождествление материально различных и функциональное размежевание материально сходных сигналов. Можно ли, однако, ставить здесь знак равенства? Можно ли считать, что слово имеет для человека фиксированное значение постольку, поскольку оно что-то замещает, поскольку оно «стоит вместо», is standing for, другого, неречевого сигнала? Сравните хотя бы распространенную концепцию Ч. Осгуда. Известно, что в понятие значения обычно вкладывается именно такое понимание, а «социальность» слова или значения слова понимается как общность его многим людям, как «навязан-ность» индивиду речевого узуса обществом, социальной средой, как границы, поставленные вариантности употребления данного слова общением с другими людьми. Отсюда значение перестает быть социальным фактом, его социальный аспект оказывается сугубо внешним, сводится к общности принципов замещения словом несловесных сигналов у разных индивидов.

Думается, что здесь возникает серьезное недоразумение, вызванное тем, что человечество понимается как совокупность индивидов, биологических единиц, живущих сами по себе в биологическом мире и лишь иногда объединяющихся с другими индивидами для каких-то целей. Это, однако, не соответствует действительности: общественная природа человека входит уже в его определение как биологического вида Homo sapiens.

«Все особи, относимые нами к одному виду, именно потому и принадлежат к нему, что связаны некоторой суммой общих всем им свойств, унаследованной от общего родоначальника»4. Каждое вновь рождающееся животное воспроизводит в своей биологической природе изменения, накопившиеся за всю историю вида. И то, что специфично для вида и реализуется в индивиде, — это прежде всего морфологические признаки, особенности строения тела животных. Прогрессивное развитие, эволюция в мире животных сводится к улучшению биологической приспособленности животных данного вида к условиям жизни этого вида.

стр 10

стр 7|оглавление|стр 9|стр 10|стр 11|стр 12|стр 13|стр 14|стр 15|стр 16|стр 17|стр 18|стр 19